В угандийском торговом центре среди восточноафриканских инвестиций Китая

Когда Мариам Намата прибыла на собеседование в SunshineFoods, компанию, позиционировавшую себя как первый в Уганде производитель домашних чипсов, её лицо было покрыто капельками пота. На дворе был октябрь 2015 года, один неистовый летний месяц в столице страны, Кампале, и она нервничала. Управлявший компанией китаец сидел там, где вёл большую часть своих дел, в одном конце ряда из четырёх сваренных вместе стульев, рядом с мусорным ведром, в котором лежали окурки.

Намата, 24-летняя женщина с изящным носиком и выбеленными кудрями, села рядом с ним и представилась на мандаринском диалекте. Она объяснила, что изучала международные финансы в Шэньянском университете, что в провинции Ляонин на северо-востоке Китая, и спросила, привык ли он к поеданию матоке, восточноафриканского блюда из зелёных бананов на пару. Начальник натянуто улыбнулся, а не прошло и десяти минут, как собеседование закончилось. Намату приняли на работу в качестве нового переводчика, администратора и бухгалтера компании, и ей показали её рабочий стол, находившийся рядом с наиболее примечательной деталью убранства кабинета – полкой, на которой демонстрировались Happy Crisps со вкусом лука, Pastoral Crisps со вкусом помидора и Whirlwind Potato Chips со вкусом говядины.

Головная контора SunshineFoods находится в торговом центре MukwanoMall, строении в стиле брутализм, выросшем шесть лет назад в центре финансового района города, застроенного района, в котором вокруг банков, супермаркетов, салонов и офисов видимо-невидимо мототакси. В торговом центре около 700 магазинов (оптовых торговых предприятий, продающих пластмассовые товары, кожу, фанеру и шарикоподшипники), а третий этаж отведён под ряд похожих на общежития домов, занимаемых преимущественно лавочниками-китайцами, которых порой набирается по четверо на комнату. Их окна выходят на открытый дворик. Там были пластмассовые вёдра с живыми крабами и обеденные столики, оборудованные «Ленивыми Сюзаннами». Люди общались по WeChat, пили там в основном байцзю, по ноутбукам шли мыльные оперы канала HunanTV, а мужчины атаковали воображаемую рыбу на игровых консолях, привезённых из Пекина. Ворота торгового центра патрулируют охранники с ружьями.

В Уганду, следуя по тропе из миллиардов долларов инвестиций под государственным управлением, уже прибыли тысячи китайских предпринимателей, а Mukwano, что на основном туземном языке страны, луганда, означает «друг», превращалась в созданную для них самоподдерживающую вселенную. Это было общество мелких начальников – владельцев игровых клубов, ресторанов, супермаркетов, туристических агентств, – прочно стоявших на плечах местной бедноты, угандийцев, работавших переводчиками, поварами, официантами, уборщиками, охранниками и ассистентами.

Намата высоко ценила то, что Китай ввозит доллары в её страну. В Уганде безработица среди молодёжи, по данным некоторых исследований, достигала 60 процентов. Китайское присутствие – это рабочие места. По мнению Наматы, единственный минус заключался в том, что китайцы, как известно, «рычат на сотрудников». Деловая партнёрша мужчины, проведшего собеседование с Наматой, женщина по имени Линь Апо, подслушивала их разговор из своего кабинета неподалёку, пролистывая файлы, но не стала к нему присоединяться, пока речь не зашла о зарплате. Страшилок о бессовестных китайских работодателях в Уганде было достаточно, но в тот момент Намата была просто благодарна за то, что ей предложили работу в городе. Кандидаты с её резюме, как правило, оказывались во временных офисах, воздвигнутых внутри грузовых контейнеров в сельской местности, где китайское правительство строит шоссе, железнодорожные пути, нефтеперерабатывающие заводы и электростанции.

Новая начальница Наматы, которой по душе обращение «мадам Апо», выразила беспокойство по поводу того, чтобы доверить ей наличные в качестве бухгалтера компании. Не прошло и часа с момента их встречи, а Линь уже сбила зарплату Наматы с 1 миллиона шиллингов в месяц до 800 000, около 240 долларов. Линь лишила её денег на завтраки и проезд, заявив, что она слишком молода и неопытна. Работая на угандийского работодателя, женщина её лет, вероятно, получала бы не более трети от этой зарплаты, подсчитала Намата. «Это же Уганда, – сказала Намата. – Я сказала: ладно, мне нужно получить какой-то опыт».

Линь Апо, идеолог, придумавшая SunshineFoods, приучила себя к роли классической китайской предпринимательницы. Практически казалось, будто она решительно настроена изобразить настолько уравновешенное лицо, что оно ничего не будет выражать. Она была вежлива, но говорила мало. В ипостаси мадам Апо она была деловой и надеялась, что её будут рассматривать как человека, держащегося с достоинством, даже в джинсовом комбинезоне.

Однако 13 лет назад она была молодой женщиной, которой было трудно скрывать свои страхи. В 2003 году, едва сев в международном аэропорту Боле, что в Аддис-Абебе, она начала сомневаться в необходимости переезда в Африку. Новый международный пассажирский терминал открылся в том же году с большой помпой и стал одним из крупнейших в Африке. Но вместо рекламируемых быстрых перевозок персонал авиалинии без объяснений умчал Линь на окраину Аддис-Абебы, столицы Эфиопии, где она провела ночь. С ней был один чемодан: одежда, косметика, а также несколько пакетиков с антибиотиком и традиционными китайскими лекарствами, чтобы справиться с тропическими лихорадками и гриппом. Ей было 23, и она ещё никогда не выезжала из Китая.

Куда бы она не посмотрела, везде оказывались эфиопские охранники с пулемётами наперевес. В ту ночь, когда она лежала в гостиничной постели в 6000 милях от дома, к ней вернулись навязчивые страшилки, которые она слышала об Африке – месте, судя по всему, настолько отсталом, что даже Китай по сравнению с ним меркнет. Она задумалась, не правдивы ли некоторые из них. Дома даже полицейские были безоружны, а огнестрельное оружие она раньше видела только по телевизору. Она попыталась не думать о том, зачем оно может быть нужно. Двумя днями ранее Линь находилась в тепле комнаты, полной родственников и друзей, праздновавших её выпуск из Хунаньского университета, современного наследника одного из старейших и наиболее легендарных учебных заведений Китая.

В гористой южной провинции Хунань, в которой выросла Линь, культуру определяла еда. Красные перчики чили оказывались почти на каждой тарелке, а хунаньские женщины должны были воплощать дух местной кухни. О местных «барышнях с перчинкой», которых хвалили, а иногда – боялись, за пламенный дух, энтузиазм и независимость, писали песни. Линь не сразу вписалась в этот стереотип. Девочкой она фантазировала о том, как сбежать из дома подальше. Выросла она в 1980-е; на её глазах Китай медленно, с боем открывался спустя десятилетия изоляции. Тем не менее, как она поняла, если бы она осталась в родном городе Чанша, столице провинции с населением около 7 миллионов человек, ей бы никогда не довелось повидать мир. Многие из её друзей уже уехали; «валить» стало модно, что поддерживала государственная политика Выхода, введённая в 1999 году для продвижения зарубежных инвестиций. Этот настрой передавался от молодых государственных предприятий таким людям, как она. Дома верхняя прослойка трудового рынка постепенно насыщалась, но за рубежом стать лаобанем, или «начальником», ещё было вполне реально. Линь надеялась уехать в Европу или США, но визы в западные страны были печально известны своей труднодоступностью, так что вместо этого она направилась в Уганду, чтобы стать личной помощницей китайского хозяина гостиницы.

Её родители яростно протестовали, напоминая ей о не столь далёких временах, когда президент Уганды Иди Амин изгонял из Кампалы азиатских торговцев целыми районами. В августе 1972 года Амин обвинил лиц азиатского происхождения в Уганде в эксплуатации местной экономики и назвал их «кровососами». В то время азиатское сообщество в стране в основном состояло из лиц индийского происхождения, приехавших в качестве законтрактованных работников под британским владычеством в 19-м веке и позднее выросших в мощное торговое сообщество. Правительство Амина приказало им уехать в течение 90 дней или отправиться в заключение в военные лагеря. Как Линь могла быть уверена, что этого не повторится? Как китаянка, и к тому же их единственный ребёнок, она должна была уважать принципы дочерней почтительности, молили её родители.

«Если всё время кого-то слушать, то вы так ничего не сделаете, – объяснила Линь. – Если всё время колебаться, понимаете, сделать ли что-то новое, вы никогда ничего не откроете. Вот как… Если бы Колумб колебался, он бы никогда не открыл Америку».

Однако Африка вовсе не стала для китайцев новым открытием. Эта народная республика старалась создавать союзы по всему континенту, подчёркивая, что ей также знакомо унижение африканцев как жертв «колонизации капиталистов и империалистов», как выразился в 1955 году китайский премьер Чжоу Эньлай. Когда в начале 1970-х экономика страны дала сбой, Мао Цзэдун запустил стоившую 500 миллионов долларов железную дорогу TAZARA, некогда самую длинную к югу от Сахары, соединявшую портовый город Дар-эс-Салам (Танзания) с Центральной провинцией Замбии. Сегодня, когда Китай с головокружительной скоростью строит по всему континенту современные мега-проекты, эти ржавеющие поезда ещё гремят в знак солидарности.

Последние полвека китайцы вливали в Уганду деньги и людей без масштабной стратегии. Началось это с престижно-проектной дипломатии, возведения Национального стадиона имени Манделы на 40 000 мест, постройки 30-мильной автомагистрали Энтеббе – Кампала, а также закладывания фундамента для железной дороги, которая соединит Уганду с Кенией, Руандой, Южным Суданом и Бурунди. Вскоре предприятия, находившиеся в собственности китайцев, начали приносить инвестиции в нефтеразведку, горнодобывающую промышленность, добычу камня, лесоводство, рыбный промысел и электроэнергию. В одном лишь 2015 году Китай истратил в Уганде 33 миллиона долларов.

Угандийское правительство, в свою очередь, высоко оценило подход одной развивающейся страны к другой, ставивший во главу угла инвестиции и ставший частью того, что стало известно как Пекинский консенсус. «Вашингтон приходит с помощью, но есть и скрытое влияние, – объяснил Бэзил Аджер, директор отдела малых и средних предприятий в Управлении инвестиций Уганды, органа, которому угандийское правительство поручило содействие иностранным инвестициям. – Это ещё не преобразовало ни одну страну в мире».

Китай обошёл Соединённое Королевство и США, став крупнейшим инвестором Африки к югу от Сахары, а в прошлом году министр иностранных дел Ван И пообещал, что страна «вовсе не пойдёт по старому пути западных колонистов». Благотворительность не была эффективным путём к развитию. В лучшем случае она обеспечивала какие-то рабочие места для представителей элиты, и в основном – для иностранных специалистов. «В случае с Китаем связи не настолько прочные, – отметил Аджер. – Отношения с ними чисто экономические, о вмешательстве в политические вопросы или воздействии на нашу внутреннюю демократию и речи не идёт».

А вместе с крупными компаниями на страну обрушились тысячи мелких инвесторов, прослышавших о мощном экономическом потенциале и возрастающей покупательной способности Уганды. К тому моменту, как к этой группе неоколониалистов присоединилась Линь, мадам Минь Фан, основательница ряда местных предприятий под эгидой FangFang Group, уже доказала, что в Уганде могут высоко взлететь как предприниматели даже китайские женщины. Её гостиница, расположенная в дипломатическом районе Кампалы, стала эпицентром китайской империи в Уганде. В городе, в котором по ночам часто непроглядно темно, тёмно-красным цветом горели два огромных фонаря. Внутри кабинет Минь был украшен наградами: одно из лучших предприятий Восточной Африки в 2001 году, сертификат качества от угандийского правительства за 2002 год, лучшая женщина-предприниматель Уганды в 2003 году. Она провела в стране 26 лет, ради угандийского паспорта отказавшись от канадской «зелёной карты». Когда Линь прибыла в Уганду, золотая лихорадка ещё только начиналась. Виды, мелькавшие мимо её окна, – величие озера Виктория, открытое небо, свежий воздух, – заставили её задуматься. Там, где её друзья из родных мест видели глухомань, она видела нераскрытый потенциал.

Мариам Намата выросла в доме бабки по матери в Кампале, в 20 минутах пути на мототакси от MukwanoMall. В доме с четырьмя спальнями она жила вместе с целым взводом двоюродных братьев и сестёр, чьи родители выехали за границу, пообещав в конце концов вернуться, чтобы забрать детей. Родители Наматы оставили её, уехав в США, когда ей было восемь. Её отец учился на инженера, а мать – на врача. Когда семь лет спустя они вернулись её повидать, она училась в средней школе. У неё были двое братьев и сестра, родившиеся в США. Их она ещё не видела. Её родители говорили о том, чтобы забрать её в Денвер, где они тогда жили, но они решили, что она слишком юна, чтобы срывать её с насиженного места. Они подождут, пока она перейдёт в девятый класс, но когда пришло это время, они решили, что она должна оставаться дома, пока не окончит старшую школу. В выпускном классе Намата заявила родителям, что готова к ним переехать, но отец заставил её выбрать университет где угодно, кроме США. «Он возьми да и скажи: «Если ты приедешь в США, будешь всё время от нас зависеть», – поведала она. – Поэтому они сказали: «Хорошо, выбери любую другую страну».

Намата из поколения Мусевени. Всю её жизнь делами Уганды руководил один человек, Йовери Мусевени. Он остановил политическую нестабильность, беспокоившую поколение её родителей, открыл природные ресурсы страны и привлёк иностранные инвестиции. Считалось, что его политика приумножила экономическое благосостояние Уганды и вывела больше угандийцев на уровень среднего класса, хотя параметры того, чем является средний класс в Уганде, сомнительны. Африканский банк развития, к примеру, причислил к африканскому среднему классу всякого, кто тратит в день сумму, эквивалентную 2 долларам. Каждый цикл выборов Мусевени обещал продолжать рост и развитие.

Однако его президентство сделало недостаточно для таких людей, как Намата. Многие из её друзей собирали средства (из семейных сбережений и кредитов под высокие проценты) и основывали собственные предприятия – небольшие магазинчики, торгующие ношеной одеждой и обувью из Европы или электроникой из Китая, – но тонули они так же быстро, как и начинали. Исследование 2014 года, проведённое Международной организацией труда и Бюро статистики Уганды, обнаружило высокие показатели безработицы и нерегулярной работы, а также сообщило, что 5 процентов угандийской молодёжи, активно ищущей работу, являются безработными. Впрочем, в независимых отчётах утверждается, что этот показатель гораздо выше – по данным некоммерческой организации ActionAid, ближе к 60 процентам.

Намата принадлежала к небольшому привилегированному сегменту угандийского общества. Пусть даже она и не идентифицировала себя как представительницу верхушки среднего класса, она осознавала свои привилегии. Её родители, специалисты, ныне работающие за границей, присылали домой деньги, и в отличие от многих своих друзей, которые могли только оставаться в Кампале, она смогла выбрать университет за границей. На дворе был 2011 год, и ей было 19. Если бы она решила заниматься правом, как и хотела, она могла бы отправиться в Канаду или Соединённое Королевство, но визы в эти страны приходили с печально известными задержками, порой до девяти месяцев. Ещё одним вариантом была Индия, но эта мысль Намату не прельщала. В конце концов, дядя сказал ей, что Китай должен стать локомотивом экономики. Он уже инвестирует в Африку, развивая инфраструктуру и экспортируя нефть. Эта страна полна возможностей.

«Большинство моих друзей реагировали как-то так: «Не уезжай в Китай», – рассказала Намата. – «Он похож на Уганду, – говорили они. – В точности похож на Уганду. Там есть трущобы». Я думала: «О Господи, да что же мне делать? Там по-английски не говорят». Но она пришла к выводу, что это лучшее место для обретения тех навыков, которые она хотела. «Я просто хотела быть независимой», – сказала она.

Намата три года провела в Шэньянском университете, изучая международные финансы и китайский язык. За это время она привыкла к величию китайского гостеприимства и любопытству, которое китайцы проявляют к иностранцам. В 2014 году, после выпуска, она подала заявление, чтобы получить работу репетитора по английскому языку, лучшую работу для иностранного специалиста, но тут её уязвил непреднамеренный расизм, который в Mukwano является нормой. «Если сказать им: «Я из Африки, и я хочу преподавать английский», – они отвечают: «Нет», – поведала она. – Даже тёмная кожа – это нормально, пока говоришь им, что ты из США, Канады или Британии – из любой другой страны». Она посмотрела достаточно голливудских фильмов, чтобы знать, где ускорить темп речи и как раскатисто произносить «р». Она притворилась американкой и получила работу.

Хотя Намата и получила работу в Китае, она начала готовить документы, необходимые для иммиграции в США, которые всё ещё оставались для неё конечным пунктом. Проработав год в Китае, в августе прошлого года она предпочла вернуться в Кампалу и ждать обработки поданных на иммиграцию документов. Она заметила, как город изменился стараниями китайцев за четыре года её отсутствия. По всему городу появились строительные городки. У недостроенных шоссе вокруг увеличенных карт и подрядных планов толпились мужчины в шлемах с пометкой cccc, китайской государственной строительной компании. В супермаркетах были отдельные ряды с китайскими продуктами, а в клубном районе Кампалы появились караоке-бары.

«Когда я вернулась, оказалось… ну, много китайцев, – рассказала она. – Я думала, что вернусь и, ну, увижу какой-то десяток китайцев на всю Уганду. Однако, к своему удивлению, я увидела их очень много». Единственное отличие, по её словам, заключалось в том, что китайцы в Уганде были не так доброжелательны, как китайцы в Китае.

Дома ею овладели разочарование и скука. Пребывание в Китае каким-то образом изменило то, как на неё смотрели старые друзья. Однажды вечером, когда она лежала в постели, а её пальцы скользили по айфону, по её шкафам шарила компания подруг по старшей школе. «Можно взять вот это платье? Можно взять вот эти туфли?» – произнесла она высоким голосом, подражая им. – Я и говорю: «Можно-можно, берите что угодно». Едва её старые друзья узнали, что она вернулась из Китая, они, по её словам, неожиданно к ней потянулись. «О Господи, тебе есть когда пообедать?» – произнесла она тем же пронзительным голоском. – А ещё они не хотят платить. Они как бы пользуются тобой, на самом деле пользуются тобой».

Спустя два месяца сидения дома Наматой овладело беспокойство. Джош Джеймс, её приятель, выпустившийся из того же университета в Шэньяне, теперь работал директором-распорядителем в китайском туристическом агентстве. Он построил карьеру на своём владении китайским языком и открыто рассказывал о том, что получает большую зарплату и лучшее отношение, чем большинство угандийцев. Китайский язык стал твёрдой валютой в городе. Намата также обладала даром владения этим языком, и она решила, что это вполне может обеспечить ей хорошо оплачиваемую работу. Она присоединилась к чат-группе в WhatsApp для угандийских выпускников китайских университетов, о которой ей рассказал Джеймс. В течение часа на экране её телефона высветилось текстовое сообщение: «Привет, Мариам, встретимся завтра в MukwanoMall».

В контексте страхов, которые многие китайские иммигранты питали насчёт жизни в Уганде, MukwanoMall стал известен как оазис безопасности. В конце 2013 года из Джубы, столицы Южного Судана, когда страна погрузилась в гражданскую войну, устремились полчища китайцев. Когда в Уганде в феврале проводились президентские выборы, магазины в Mukwano закрылись на случай, если вспыхнет насилие, хотя в стране три десятилетия было в целом спокойно. «Когда занимаешься здесь бизнесом, единственная забота – это стабильность, – заявила Линь. – Если всё будет шатко, думаю, люди не станут рисковать жизнью, чтобы чем-то здесь заниматься».

Иммигранты, занятые в государственных китайских проектах, жили в стандартных комнатах внутри временных городков рядом с местом работы, под защитой трёхуровневой охраны. Однако Mukwano был тихой гаванью миграции, где в итоге оказывались китайские предприниматели, пришедшие без особой поддержки. Руководство MukwanoMall наняло собственную армию охранников. В стенах торгового центра было всё от супермаркетов до салонов. Живя и работая здесь, выходить наружу было незачем.

SunshineFoods была способом дать угандийцам какой-то повод для гордости, объяснила Линь, сидя за своим столом в торговом центре. На одной стене кабинета красовался плакат Гололы Мозеса, знаменитого угандийского кикбоксёра, ухмыляющегося и обнажённого по пояс, с тремя пакетиками SunshineCrisps в руках. «Вкуснотища, – гласил плакат. – Моя самая любимая закуска – это SunshineFoods».

Компания предоставила работу на своём заводе на дороге, соединяющей Кампалу с восточным городом Джинджа, сотне с лишним угандийцев и десятерым – в офисе в MukwanoMall. «Они народ работящий, – заявила Линь с оговоркой: – Работают немного медленно». Чипсы производят из местных ингредиентов, в основном пшеницы, маиса и маниока – культур, изобилующих в данном регионе. Но для Линь это было нечто большее, чем чипсы: это были маленькие, легко реализуемые кусочки её детства. Юность она провела в Китае, который не процветал так, как сейчас, и этот опыт позволил ей сопереживать угандийцам. «Кампала в чём-то чуточку похожа на 1980-е в Китае», – сказала она.

Уганда всё ещё пользуется среди китайцев дурной славой, но Ю Бинь, председатель Китайского делового сообщества Уганды, объединения из нескольких тысяч бизнесменов, занятых в стране, хорошо поработал над тем, чтобы это исправить. Он написал единственную биографию Мусевени на китайском языке, «Президент вечного снега на экваторе и жемчужины Африки», дополненную примерно 200 фото, на большинстве из которых изображён президент в своей знаменитой фермерской шляпе. По словам Ю, Китай подал пример таким странам, как Уганда. Главной темой его ранних воспоминаний о детстве в Нанкине, городе на северо-востоке страны, не забывающем о геноциде и зверствах, которые учинили японские войска в 1930-е, в начале Второй китайско-японской войны, стало примитивное чувство голода. В его детстве, пришедшемся на времена «культурной революции», по его словам, одно яйцо должны были есть двое; по особым случаям целой семье доставалась одна рыбина, которую смаковали по нескольку дней. Однако теперь, по его словам, история Китая стала чудом развития, формулой, которую можно повторить в Уганде, стране с изобилием натуральных ресурсов.

Лишь развивающаяся страна может помочь другой развивающейся стране, настаивал Ю. Деньги из западной помощи могут исчезнуть у кого-то в кармане, но кто мог бы прикарманить шоссе? «Тридцать лет спустя Китай изменил всё, – рассказал он. – В Уганде, если взяться за дело всерьёз, тоже сильно меняешься. Браться за дело необходимо». По его словам Уганда уже изменилась с тех пор, как туда впустили Китай. Во время его первого приезда в начале 1990-х его «мерседес» с грохотом ехал по рытвинам. «Бум-бум-бум, – засмеялся он, сделав вид, что сидит в подпрыгивающей машине. – Но теперь такого не увидишь, дороги в основном хорошие».

Линь рано пожала плоды въезда в Уганду. Вместе с мужем она открыла второе дело, гостиницу NanjingHotel. На крыше под тентами установили обеденные столики, а ковры меняли ежедневно, указывая на день недели. Её дети, семилетний сын и годовалая дочь, получат шанс повидать мир без масок, защищающих от загрязнения воздуха. Возможно, самым большим преимуществом жизни за границей было то, что Линь смогла родить второго ребёнка, пока для тех, кто находился на территории Китая, ещё действовала политика «одна семья – один ребёнок». У стен офиса её сын сновал туда-сюда вокруг бильярдных столов на игрушечном велосипеде. «Многие женщины моих лет хотят решать, что им делать. Мы не рожаем детей и не посвящаем себя домашнему хозяйству. Мы можем быть независимыми от мужей, – заявила она и вольно процитировала Мао Цзэдуна, – пытаясь удержать половину неба».

За дверью офиса Линь Намата разглядывала свой маникюр, и тут зашёл угандийский клиент. Несмотря на то, что её основной работой является перевод и ведение бухгалтерии компании, от Наматы требовалось продвигать товары на английском языке, на китайском и на луганда. Она вскочила на ноги и высыпала клиенту в ладони пакетик чипсов, красочно описывая причины их уникальности. Другие чипсы делают только из картофеля, говорила она, просто режут ломтиками и жарят. Но эти – особенные. Они хороши на вкус, хотя, быть может, и сладковаты. К тому же, они бывают разных форм, заявила она. Клиффорд Чжоу, ребячливый личный помощник делового партнёра Линь, выплыл из кабинета, сложив руки за спиной, чтобы поглядеть, что происходит. Когда Намата повернулась к нему спиной, он пробормотал: «Угандийцы. Одна работа, ни ума, ни фантазии».

В MukwanoMall день после обеда проходил медленно. Во дворе затихал шум дорожного движения снаружи. Внутри игрового клуба, в котором крошащиеся стены занимали плакаты с китайскими гладиатрисами, над огромной консолью под названием ChinaDragon, мигающим, говорящим и поющим столом, выдававшим 19 вымышленных рыб, в том числе ценное морское чудище, склонились освободившиеся от работы строители.

Владелец клуба, Сюй Цзяньцзюнь, подтягивал свой английский в треугольнике солнечного света, сидя за деревянным столом, на котором красовались сделанные шариковой ручкой рисунки: огнедышащий дракон, древний император в регалиях. Сюй, в родном городе ходивший от двери к двери в качестве страхового агента, в Уганде создал уже два дела – продавал женскую одежду и сумочки. На луганда он не говорил (на нём не говорил практически ни один китайский мигрант), а в потрёпанном словаре, который привёз из дома, отмечал полезные фразы на каждый день. «Thisdumbassnigga («Этот тупорылый ниггер»)», – значилось на одной из страниц, прямо под заметкой о кампании «FreetheNipple». На другой странице он накропал для себя заметки: «Я хочу жить, а не существовать», «Никто вас не любит, когда вам совершенно не везёт».

Выше Иван Сселубилу, угандийский парикмахер, придумал способ убедить больше китайцев посещать свой салон: он подумал о том, не нанять ли китайскую педикюршу и массажистку. Недавно он установил камеры видеонаблюдения, чтобы в случае если в салоне что-нибудь пропадёт, как уже случалось во время визита некоего китайского клиента, у него были доказательства, показывающие, что он не крал. «Китайцы гораздо лучше нас. С точки зрения мышления, с точки зрения идеологии, с политической точки зрения, они во всём гораздо, гораздо лучше, – заявил он. – Если спросить китайца, как выглядит Кампала по сравнению с Пекином или Гуанчжоу, он скажет, что это деревня. И всё-таки для нас, родившихся в Уганде, это наша столица».

Сселубилу убедила философия Института Конфуция, гуманитарного подразделения китайского правительства, задачей которого является распространение сведений о древней цивилизации и языке страны. Он открыл свои двери в Университете Макерере, одном из старейших высших учебных заведений Уганды, 18 месяцами ранее. Курсы по изучению китайского языка были заполнены почти мгновенно. Уганде очень многому следует научиться у Китая, объяснил директор Института, угандиец Освальд Ндолериире. «Эти люди пришли с хорошей трудовой этикой и хорошими трудовыми привычками. Они пришли показать нам, как работать хорошо, как не спать и не пить целый день, – заявил он. – Африканцам не следует волноваться. Эти люди пришли не с оружием. Они не стали навязывать нам силой свои Библии и Кораны».

Китайцы построили много миль дорог, пересекающих густые леса Конго, некоторые районы которых настолько густы, что они были совершенно нетронутыми. «Бельгийцы, пробывшие здесь так долго, просто учили конголезцев петь и танцевать, – поведал он. Бельгийцы, собственно, зверствовали в Свободном государстве Конго, убив миллионы людей. – К тому моменту, когда они в 1960-х дали Конго независимость, вузы, по-моему, там окончили три человека».

Но у Пекина не всегда получалось так легко завоёвывать сердца и умы африканцев. В прошлом году 180 мигрантам пришлось искать убежище в китайском посольстве в Киншасе, столице Конго, когда протестующие разрушили их магазины, а в Южной Африке ксенофобские нападения на владельцев магазинов стали настолько жестоки, что министерство иностранных дел подало официальную жалобу. В Уганде таких разногласий пока что в основном не было.

Однажды вечером в январе этого года, пока Нэш Малик Каго, повар-угандиец в китайском ресторане-барбекю MukwanoMall, чистил морковь в тени, наплыв желающих поужинать начался раньше обычного. Красные скатерти ещё выкручивали, а рассадить толпу было некому. Главная официантка, единственная китаянка среди персонала, которая вроде бы умела договариваться с владельцем ресторана, спала, ссутулившись над столиком. Каго потрогал её за плечо, давая знать, что гости ждут, и вернулся на кухню. Внезапно она оказалась у него за спиной и стала бить, колошматить и колотить его, сначала якобы руками, а затем ручкой от швабры.

Вокруг них собралась толпа, но никто не вмешивался. Когда Каго вернулся к работе, предварительно отправившись в больницу, чтобы подтвердить отсутствие переломов, ему вручили письмо. Драки никогда не было, гласило оно, только недоразумение. Официантка учила Каго кунг-фу.

Но после этого инцидента в MukwanoMall произошёл какой-то сдвиг, в особенности для бедноты. Такие люди, как Намата и Джеймс, построили карьеру на помощи китайцам, и всё же на месте Каго могли оказаться они. Именно то, что продвинуло их, – их незаметный вклад в успех Китая в Уганде – начало казаться удушающим. «Многие угандийцы считают, что мне повезло, но порой мне кажется, что нет, – объяснил Джеймс. – К примеру, во время того инцидента мой начальник был на стороне китайцев, и всё же угандийцы, которые там были, говорили: «Нет, это наша страна, нельзя так просто взять и вот так ударить кого-то». Я всё ещё не знаю, чью сторону принять, понимаете?»

К началу февраля, по мере приближения китайского Нового года, двор MukwanoMall превратился в представительство китайского посольства, украшенное бумажными фонариками и гирляндами на удачу. В строительных городках за чертой города возводились огромные сцены для выступлений певцов, которых привезут самолётами из Пекина. В гостинице NanjingHotel Линь плыла между столиками, наблюдая за обслуживанием, а её гости тем временем наслаждались обедом в маленьких павильончиках из пастельных бумажных цветов. Там были сиропно-сладкие десерты, байцзю лился рекой, а Линь накрасила губы помадой. Каждый гость получал купон, подлежащий обмену на бесплатный ритуал лечения банками или очистки ушей в спа гостиницы.

Линь чувствовала себя как дома. Выдавая своим работникам «хон бао», красные конверты с деньгами, которые традиционно дарят в знак благословения, она представлялась себе неким любящим матриархом. Она думала, не свозить ли детей на сафари в саванны на севере. Во время их последней поездки у её сына, высматривавшего львов, слонов, жирафов и гиен, голова шла кругом от смеха. «Я люблю Уганду. Пока здесь безопасно, – призналась она. – По крайней мере, климат здесь хороший. Друзья здесь… люди здесь дружелюбные».

В течение 13 лет, прожитых в Кампале, она каждый год ездила в Китай, но редко посещала свой родной город Чанша. За её век экономика Китая резко выросла, но родной город Линь как будто бросили. Он должен был стать домом SkyCity, самого высокого небоскрёба в мире, но проект заморозили на неопределённое время. В Уганде лидеры старались сделать так, чтобы пользу ощутили все, отметила Линь. «Теперь мой дом – Уганда, – заявила она. – Не Китай».

В тот вечер под лунный Новый год Намата попивала африканский чай в тихом дворике MukwanoMall, раздумывая о том, сколько времени ей придётся провести в SunshineFoods, чтобы получить опыт работы, достаточный для получения работы в Колорадо. Зарплату ей ещё не перечисляли, в работе, которой ей приходилось заниматься, она не видела ничего сложного («Просто переводить всякую ересь»), и она стала всё больше досадовать на работу в компании. Большая часть её доходов уходила на новую одежду, обувь и безделушки. «Когда работаешь с этими ребятами, китайцами, экономишь мало, – рассказала она. – Трат больше, а сбережений никаких». Она собиралась уехать в США, и теперь ей было приятно об этом думать. Она сбежит от каторжного труда в Кампале и мелких трудностей, которые накапливались и изматывали её. В первую неделю марта она подала заявление об увольнении по собственному желанию. «Если не выйдет найти работу в США, – сказала она, – мне придётся уехать в Китай и снова стать преподавательницей английского».

Материал для этого репортажа был собран при поддержке AfricanGreatLakesReportingInitiative Международного фонда женских СМИ.